24 апреля 2018 года легендарная сопрано Рената Скотто дала интервью по телефону для сайта Фонда Томаса Хэмпсона (баритон, солист МЕТ). В нем она рассуждает об опере Дж. Пуччини «Мадам Баттерфляй», главную партию из которой записала с Warner Classics под управлением сэра Джона Барбиролли [в квадратных скобках примечания vocal-noty].

Рената Скотто: В течение многих лет я впитывала в себя характер Мадам Баттерфляй, сначала из повести Джона Лютера Лонга [повесть «Мадам Баттерфляй», вышла в 1898 году], затем из пьесы Дэвида Беласко [пьеса по повести Лонга, которая и вдохновила Пуччини]. Я думаю, что тогда, когда Пуччини увидел пьесу в Лондоне, он решил, что именно такую Баттерфляй он и хочет положить на музыку. Пьеса повлияла на него больше, чем повесть Лонга или роман Лоти «Мадам Хризантема» [автобиографический роман французского писателя Пьера Лоти вышел раньше всех, в 1887 году], потому что в них не было трагедии. А трагедия, которая вдохновила композитора на невероятную оперу, родилась вместе с Беласко, потому что он был человеком театра. Партитуру своей «Баттерфляй» Пуччини полюбил больше остальных своих опер.

Но на премьере случилось фиаско. Из-за этого Пуччини изменил оперу, сделав ее трехактной вместо двухактной. [Длинное второе действие оперы было разделено композитором на две части.] Я считаю, что в этой опере все крутится вокруг Баттерфляй, она абсолютная главная героиня, всё здесь для нее с самого начала, даже до того, как она появляется.

— В своей книге вы писали, что Чио-Чио-Сан — женщина, а не ребенок.

Р. С.: Она может притворяться ребенком, потому что она очень юная, но она уже абсолютная женщина в свои 15 лет, так как прошла через многое. В детстве у нее практически не было семьи. Ее отец покончил с собой, ей пришлось работать. В начале XX века быть гейшей — это не очень хорошая, опасная работа. Я не думаю, что тогда существовали четкие правила этой работы. Гейша должна была вести игру соблазнения с мужчиной, нравиться ему, угождать. Вот Ямадори нравилась такая игра, он важная фигура в «Баттерфляй», я думаю. [Ямадори — богатый принц, который приехал предложить Чио-Чио-Сан руку и сердце, даже несмотря на то, что она проклята и отвержена родными. Но Баттерфляй верила в возвращение своего мужа, и Ямадори уехал ни с чем.] Японские мужчины тех времен считали, что семья — это одно, а иметь гейшу — совсем другое.

И Ямадори представляет из себя такого японца. В этой опере каждый персонаж важен для сюжета, для того, что происходит с Баттерфляй. Как маленькие, так и главные роли музыкально совершенны. Посмотрите на Горо! [Горо — услужливый маклер, который знакомит Пинкертона с остальными героями под Нагасаки.] Или Кейт Пинкертон [американская жена Пинкертона], именно она заставляет Баттерфляй понять, что нужно покончить с собой. Музыка в сцене с Кейт колоссальна: «Quella donna! Che vuol da me?» [«Эта женщина! Что она хочет от меня?»]. И так много пауз, моментов тишины. И в этой тишине столько всего происходит! Размышления, затем только одна нота пианиссимо в оркестре и тишина, потом еще одна нота и затем ничего, пустота. Это замечательная музыка. Я уверена, Пуччини полностью погрузился в трагедию Беласко. Невероятные паузы. И когда Чио-Чио-Сан говорит: «Paura» [«Боюсь»] — это самое красивое слово в опере. Несколько раз в опере она произносит «Paura». В сцене с Кейт она поет: «tanta paura… tanta paura«, то есть «мне так страшно, так страшно» из-за этой женщины.

— На самом деле Пуччини показывает нам в этой ужасной сцене, насколько достойна Чио-Чио-Сан в своих страданиях.

Р. С.: И не только в этой сцене. На протяжении всей оперы она держится с большим достоинством – потрясающим достоинством. Она всегда контролирует себя, даже когда страдает. Возможно, это чисто японская черта, и Пуччини понимал, хотя никогда не был в Японии, что вы не будете сильно проявлять свои эмоции, особенно боль. “Niente, niente” [«Ничего, ничего»], — поет Баттерфляй, когда Шарплесс пытается помочь ей. Она почти падает в обморок, ведь он сказал ей, что Пинкертон не вернется.

— В самом деле, настоящая глубокая сила персонажа заключена в этом и следующем отрывке в замечательном mezza voce, который выражает тот огромный эмоциональный контроль Чио-Чио-Сан.

Р. С.: У вас должно быть mezza voce для Баттерфляй, потому что это показывает иногда ее деликатность, а иногда и ее силу. Сила и деликатность идут у нее рука об руку. И как она невероятно проводит сцену соблазнения Пинкертона! Скажите мне, вы ненавидите Пинкертона?

— Ну, я уклонюсь от этого вопроса и скажу, что для меня самый вредный персонаж — Горо.

Р. С.: Ах, хорошо! Да, безусловно. Я думаю, что мне нравится Пинкертон. Он образ молодого мужчины на флоте, он идет из одного порта в другой. Для чего? Чтобы найти девушку. И он находит очень симпатичную. И все, баста! А что происходит потом? Многим мужчинам это свойственно. Пинкертон — символ молодости, он не понимает, что делает что-то плохое. Он просто хочет весело провести время. Затем он возвращается домой, находит себе американскую жену. Вот и все.

— Вы так интересно об этом говорите, я чувствую, что это только подчеркивает фундаментальную и фатальную истину. Дело не в том, что кто-то плохой парень. Дело в отсутствии осведомленности и настоящей искренней любви. Это одна из причин, почему партия Баттерфляй так сложна. Она ведь поддерживает в своем голосе необычайное мужество и веру в то время, когда все против нее.

Р. С.: Безусловно, вокальные требования у этой партии на протяжении всей оперы очень высокие, и это сложно. Пуччини дает Баттерфляй все, что только может продемонстрировать певица. У нее должен быть красивый лирический голос, огромный драматический голос, и кроме того, музыкально роль очень непростая. Особенно это верно для двухактной версии. Для меня второй акт — это два акта, которые нужно исполнять, как один: переход от гудящего хора к интермеццо с долгим ожиданием в течение ночи, а затем последняя сцена. Все это действительно один акт. Это сложно для голоса, если петь подряд, потому что нет перерыва, но с верной техникой вы можете это сделать. Если вы думаете, как сформировать звук верно, вы можете это сделать. Мне пришлось научиться этому, так как в первый раз, когда я пела Баттерфляй, у меня почти не хватило голоса на последнюю сцену. Если же у вас хорошая техника, и вы знаете, как управлять голосом, в то же время помня о характере героини и чувстве правды для зрителя, то вы сможете это. Спасибо Пуччини, это сложно, но возможно.

— Это действительно так замечательно, что Пуччини психологически и музыкально понял самую суть Чио-Чио-Сан, то, что с ней происходит, хотя сам он никогда не был в Японии.

Р. С.: Он все это понял. Он понял, что, когда она отказалась от своей веры ради новой, она осталась одна. Для меня, когда она объясняет это все Пинкертону, она говорит и с собой тоже, объясняет, что она сделала и что она собирается делать. И она верит в это. Она верит в то, что делает, глубоко и до того самого момента, когда убивает себя. Потому что, когда она себя убивает, она становится истинной японкой. И она должна покончить с собой по-японски. Она не стала бы резать себе вены. Она должна делать то, что сделал ее отец.  “Con onor muore chi non può serbar vita con onore” [Умирает с честью тот, кто не может сохранить жизнь с честью.] Это ритуал, и это японский ритуал. Баттерфляй поет это на одной ноте. Но в этот момент ее уже нет на земле. Она уже больше не человеческое существо, привязанное к земле. Она уже в другом измерении. Вот, к чему я стремилась. Никакого вибрато, звук, похожий на молитву. Потому что убивая себя таким образом, совершая харакири, вы больше не на земле, это другое измерение. Это ужасный поступок, но, если вы думаете, что он ужасен, вы не сможете это сделать. И какой это опыт для зрителей! Самый последний такт оперы: аккорд и зрители не могут подняться со своих мест!

Вы знаете, я спела так много спектаклей «Баттерфляй», но очень важно сказать, что для меня эта опера никогда не была рутиной. Иначе я бы не могла это сделать. Перед каждым выступлением я спрашивала себя, верно ли я делаю, верно ли я чувствую. Это всегда было абсолютно новое представление. Но и большое эмоциональное испытание. На самом деле мне было очень трудно в конце встать на ноги и выйти на поклон. Помню, как однажды в МЕТ просто не могла встать. Рудольф Бинг думал, что я правда мертва. Он подошел ко мне с вопросом «Ты в порядке?» И да, я была в порядке, но пятью секундами ранее мне было плохо. Я бы предпочла не выходить на аплодисменты, а просто пойти домой, потому что после такого у вас остается что-то внутри по крайней мере еще 30 минут…

Рекомендуем послушать: Giacomo Puccini «MADAMA BUTTERFLY», Rome Opera House Orchestra & Chorus, Sir John Barbirolli, 1967.

Madama Butterfly — Renata Scotto

B. F. Pinkerton — Carlo Bergonzi

Suzuki — Anna Di Stasio

Sharpless — Rolando Panerai

The Bonze — Paolo Montarsolo

Либретто — Giuseppe Giacosa, Luigi Illica